ЮНЫЙ ТЕХНИК

— Ваш диплом — сток Байкала? — спросил начальник. — Интересно и полезно. Но, знаете, не очень просто ходить в Исток,.. Какого же вам дать капитана... — И он задумчиво посмотрел на Байкал.

— Дайте мне Тихомолова,— вдруг попросила Люда,— я вас очень прошу.

Начальник пристально взглянул на нее, чуть заметно пожал плечами, и в его глазах вспыхнуло удивление. Он не сказал ни слова, но этот жест и взгляд прозвучали сильней вопроса: как она успела за неделю жизни на станции составить мнение о капитанах?

Люда мгновенно покраснела, куснула бант на косичке.

— Хорошо, — сказал начальник, — не возражаю, будете плавать с Тихомоловым.

Она вышла на крыльцо. Как складно все получилось! Вчера вечером, укладываясь спать, она случайно сказала Эльке, подружке, с которой снимала комнату, что завтра у нее важный разговор с начальником.

Эля, высокая, тонкая, в замшевых босоножках и легком платьице без рукавов, слушала ее, стоя у зеркала и поправляя коротко подстриженные волосы,

— Да, Людка, чтоб не забыть, — сказала она, рассматривая в зеркале свой затылок, — если будет разговор о капитанах, требуй Тихомолова. С ним не пропадешь. Байкальский волк... Отчаянный и очень вежливый с нашим братом, культурный мужик, а то, знаешь, какие бывают...

— Ну? — удивилась Люда, хотя знала, что Эля уже год работает на станции младшим научным сотрудником и всех в поселке знает наперечет.

— Вот тебе и ну! Я с ним плавала прошлым летом. Против Голоустного налетел ураганный ветер сарма. Ужас! Волны выше сопок, катер бросает к тучам. Выйти нельзя — смоет. Заперлись мы в кубрике, держимся кто за что. Не поймешь, где пол, где потолок. Тогда-то я и порвала свою кремовую блузку о какой-то крючок. Ужас! Я уже и с жизнью простилась, который раз казалось: идем ко дну, крышка. А он, капитан Тихомолов, стоит себе в рулевой рубке, трубочку свою посасывает да штурвал покручивает. Ну, мужик, скажу я тебе! Ему эта сарма хоть бы хны,—Эля аккуратно припудрила красное пятнышко на подбородке,— ну, и все обошлось...

«Как складно все получилось!» — еще раз подумала Люда, сбегая с крыльца научной станции.

Утром следующего дня Люда увидела на пирсе Тихомолова. Она сразу узнала его по черной точеной трубке, которую тот спокойно держал в кулаке и время от времени сосредоточенно посасывал, и по его лицу, широкому, смуглому, с властными морщинами у рта. Он сидел на причальной тумбе, бросив ногу на ногу, рослый и крепкий, в синем распахнутом кителе и штурманской фуражке с тусклым крабом, сидел и покрикивал на матроса, который из ведра окатывал палубу катера.

— Еще, еще лей! Байкал не вычерпаешь!

И матрос кидал с катера ведро на веревке, вытаскивал и расплескивал воду по палубе и рулевой рубке.

— Поднять флаг,—вполголоса приказал Тихомолов, и матрос с помощником механика, суетясь и толкая друг друга локтями, стали дергать за шнур. Узкий огонек вымпела пополз на мачту.

И Люда ощутила страх. Она прошла только половину пирса, дальше ноги не двигались. «Элька, проклятая Элька, — шептала она, — ну что ты натворила! Зачем я связалась с этим капитаном? Да разве станет он меня слушаться? Вон как эти рослые парни бегают перед ним, выслушивая насмешки, а я? Что я...»

Она стояла у поручней пирса, прижав к груди планктонную сеть из газа, маленькая, притихшая, и смотрела на свою тень, отброшенную солнцем в воду. Вода колыхалась, и вместе с ней колыхалась и тень ее фигурки в лыжных штанах, в короткой кофточке, с косынкой на голове. И чем дольше она смотрела в воду, тем сильнее колыхалась ее тень—Люда схватилась за поручень—и тем оглушительней звучал в ушах голос капитана.

Тем временем двое практиканток подносили к пирсу тяжелые ящики с бутылками для проб, приборы, сети.

Отступать было поздно. Когда матрос с помощником механика скрылись в носовом кубрике, Люда решительной походкой, громко стуча брезентовыми туфлями о пирс, подошла к капитану и, не узнавая собственного голоса, спросила:

— Простите, вы капитан?

Тихомолов слез с тумбы, коснулся пальцами фуражки и, слегка поклонившись, протянул ей руку. И мягкая Людина ладонь с розоватыми ногтями — она не успела вчера свести маникюр—утонула в огромной шершавой ручище, покрытой ссадинами и рубцами.

— Ну вот... значит, я к вам... Я—Люда...

Рядом с их катером у пирса стоял другой катер — «Орел». На его корме, поджав ноги, спал какой-то человек, прикрыв лицо газетой от солнечных лучей. Рядом валялась замасленная кепчонка с поломанным козырьком. Человек негромко всхрапывал.

— Кто это? — спросила Люда у капитана.

— Орел, — ответил капитан. Люда фыркнула.

— Эй, команда, — громыхнул Тихомолов, — все наверх! Из кубрика и люка высунулись озабоченные лица.

— На погрузку. Живо, — капитан кивнул на берег.

Больше оч ничего не сказал. Ящики были отобраны у девушек и мгновенно погружены на катер.

Человек, спавший на соседнем катере, проснулся от капитанского баса. Вначале он зашевелился, потом поднял всклокоченную голову, встал и, позевывая, ступил на пирс. На нем была серая хлопчатобумажная рубаха с распахнутым воротом, синие штаны от комбинезона, заправленные в грубые кирзовые сапоги. Лицо хмурое, недовольное, чуть опухшее от сна.

Он подошел к Тихомолову.

— Дай закурить.

Капитан сунул руку в карман и протянул большую щепоть табаку. Человек оторвал клочок газеты, которой укрывался от солнца, еще раз широко зевнул и скрутил длинную, загнутую кверху козью ножку.

— Не выспался? — серьезно спросил Тихомолов, попыхивая трубкой, но глаза его засмеялись.

— Ну, поехали...

Катер затарахтел, пронесся у бревенчатого волнолома с белой пирамидкой маяка и вылетел в открытое море.

Хороший день! Солнце не жжет, а ласкает, море ясное, спокойное, приветливое. И она, Люда, несется на катере в прозрачную даль этого моря, только палуба под ногами подрагивает. Это ее первый рейс, первый самостоятельный рейс. Завтра в ее лабораторной будке появятся бутыли и банки с водой, которую она сама набрала, она будет сама изготовлять препараты водорослей и рачков, рассматривать их в микроскоп, делать записи... Все сама!

Капитан стоял рядом, по-прежнему попыхивал трубкой и обдавал Люду крепчайшим табачным дымом. Ни отец ее, ни брат не курили, она с детства терпеть не могла папиросного дыма и не раз выставляла из квартиры своих приятелей-сокурсников дымить в коридор. Но странное дело, на этот раз дым тек ей прямо в лицо, а она даже не отвернулась. Он был почти приятен ей, этот крепкий отвратительный дым, без которого жить не могут мужчины.

— Иркутянка? — спросил капитан.

— Ага.

— Скоро кончаете?

— На будущий... Диплом остался... Сток Байкала, — Люда оживилась.—Исследовать, что выносит Ангара. Сейчас это очень важно... Вот когда заполнится Иркутское море и станет как бы заливом Байкала, нужно знать...

— Ясно, — сказал капитан, — может, когда академиком станете, вспомните старика, который вас возил...

— Ну что вы что вы! — вспыхнула Люда. — Хоть бы диплом защитить.

Капитан стоял в распахнутом кителе, подставив ветру широкую грудь, туго обтянутую тельняшкой. Его виски чуть серебрились, но фуражка, надетая слегка набекрень, как бы подчеркивала, что он еще не считает себя стариком. «Вот они, настоящие люди, — думала Люда,—с виду суровые и непреклонные, но в душе добрые, простые, доверчивые. Эта Элька, чудачка, чуточку даже влюбилась в него... Что ж, ее можно понять...»

Катер летел вперед, и зеленая вода двумя крыльями трепетала у носа. Назад уносилась пена, уплывали перистые облака, отодвигались сопки. Впереди в солнечной мгле угадывался мыс Толстый, а чуть поближе — порт Байкал, с молом, с подъемными кранами, с крошечными вагонами железнодорожных составов.

И вдруг сопки оборвались, и сверкающий простор вспыхнул перед глазами. Дикие черны© утесы, заросшие тайгой, раздвинулись в стороны, и туда, в этот открывшийся простор, наполненный ветром и солнцем, рвалось море, рвалось и катило свою студеную воду, но это уже был не Байкал, это была великая голубая Ангара.

Капитан шагнул в рубку и плечом отодвинул помощника от штурвального колеса. Сильные жилистые руки плотно легли на дубовые ручки.

Ровнее, аккуратней пошел катер. И мотор вроде не так тарахтит, и палуба не так прыгает под ногами. Хорош! Лицо крепкое, смуглое, словно отковано из красной меди, и глаза смотрят прямо, решительно. Он и сейчас не расставался с трубкой: она зажата в зубах, черная, точеная, с тонким изогнутым чубуком.

И Люда представила: налетает шторм, волны шатают небо, свищет ветер, а он, капитан Тихомолов, спокойно ведет катер сквозь брызги, пену и ветер, ему шторм и тысячи чертей не страшны — на все наплевать... Эх, и вправду, хоть возьми и пожалей, что нет шторма, что ветер разгоняет мелкую волну. Ударила бы сарма, хлестнула бы в борт — по плечу была бы работа капитану!

Вот уже весь Исток открылся перед глазами — широкий, блескучий, с темным бугром Шаманского камня посередине. Он торчит из воды, омываемый волнами, овеянный легендами. И что-то подступило у Люды к горлу, ветром захлестнуло дыхание. Было когда-то у могучего седовласого Байкала триста тридцать три сына и единственная дочь красавица Ангара. И, прослышав от чаек, что где-то вдали живет плечистый богатырь Енисей, однажды ночью напрягла дочь все свои силы, раздвинула горы и бросилась к любимому. Но проснулся от шума старик, ударил по горе, отломал кусок утеса и швырнул вдогонку, чтоб преградить ей путь. Да только опоздал. С двух сторон обежала скалу Ангара и ринулась через леса и степи к Енисею, а брошенная в гневе скала все еще угрюмо торчит из воды...

Вдруг мотор заглох. Матрос пробежал возле Люды и столкнул с носа якорь. Загрохотала цепь, катер дернулся и стал.

Люда вздрогнула, подошла к рубке.

— Георгий Васильевич, — взволнованно спросила она, — авария?

Капитан улыбнулся.

— Все в порядке. Прибыли. Люда смутилась.

— Как прибыли? Ведь, кажется, мы шли в Исток?

— Верно. А это что, по-вашему?

— Простите, но это не Исток... Исток ниже. У меня даже карта есть. — Люда вся зарделась, ей было очень неловко.

— Слушайте, девушка, — капитан положил ей на плечо тяжелую ладонь и тонким чубуком трубки, из которого вилась голубая ниточка дыма, показал на Исток. — Вон, видите, Шаман, он торчит наружу, но десятки других камней спрятались в воду и шаманят. Гляньте, какое там сильное течение, водовороты. Спускаться ниже — дело скучное. Что, у меня глаза казенны©— камни высматривать? А еще, чего доброго, в воду придется лезть, с камня сниматься. Краску поцарапаем...

Люда стала потуже завязывать у подбородка косынку.

— Но ведь здесь не Исток. Понимаете, здесь не Исток, а у меня диплом...

Капитан опахнул ее густым, едким клубом дыма. Люда разогнала дым рукой, сморщилась, закашлялась.

— Милая моя, — сказал Тихомолов, — рад бы вам помочь...

— Георгий Васильевич, — взмолилась Люда и кончиками пальцев осторожно тронула рукав его кителя, — я вас прошу, я вас очень прошу... Я здесь никак не могу опустить сеть, ну, просто никак: пробы будут не показательны

— Слушайте, — ласково ответил капитан, — я хорошо понимаю вас, но поймите и вы меня: я не хочу нажевать неприятностей из-за водорослей и рачков.

У Люды насупились брови.

Она смотрела на него, тяжело дыша. И ей вспомнился рассказ Эли.

— Послушайте, — скорбно спросила она, — а сарма? "Мне рассказывали про вас...

Тихомолов щелкнул ногтем по ручке штурвала, отвернулся и посмотрен в боковое стекло.

— Сарма — это другое дело. Она налетит—думать не приходится: спасайся! А самому... Нет, так не пойдет.

Но мой диплом, вы поймите, диплом!

До чего же вы еще молоды! — капитан вздохнул. — Простых вещей не понимаете.

У Люды вздрогнули губы, внутри что-то сжалось.

— Боже мой, — прошептала она,— что делать, что делать? Вернуться, проситься на другой катер... На какой? Или попробовать тралить здесь? И это, это ее первый день! Боже мой...

Вдруг где-то рядом затарахтел мотор. Люда обернулась. Чей-то катер стремительно пролетел неподалеку — его волна сильно встряхнула их — и, часто меняя курс, широкими зигзагами двинулся в Исток, прямо туда, где таинственно темнел священный Шаманский камень. Катер пронесся быстро, но Люда успела рассмотреть капитана: у штурвала стоял тот, в замасленной кепчонке с поломанным козырьком, с нелепо торчащей газетной самокруткой во рту.

Сердце у нее заколотилось.

— Смотрите кто! — закричала Люда и дернула Тихомолова за рукав. — Смотрите!

— Знаете, я еще не завтракал, — сказал капитан, — а дуракам закон не писан... Сколько раз говорил ему... Нарвется... Ну, пойду погляжу, что там моя стряпуха сготовила, — он выбил о ладонь трубку и, громко стуча сапогами по трапу, стал спускаться в кубрик, где помещался крошечный камбуз.

А ветер дул, дул ошалело, безудержно, хлопал лыжными штанами, обжимал на груди кофточку. Дул и гнал волны в Исток, туда, где мрачно темнела одинокая скала, куда уходил катер, куда смотрела Люда.

...Да, у каждого человека есть свой камень, Шаманский камень — пробный камень.